Агентство Лангуст [переход на главную]

❄🎄❄ банковские продукты для частных лиц и бизнеса ❄🎄❄ ❄🎄❄ дебетовая карта с кешбэком рублями до 25% ❄🎄❄

«Непереводимая игра слов (прим. перев.)»
Впервые опубликовано на сайте Русский Журнал

На сайте Русский Журнал была опубликована статья о польском журнале «Пшекладанец» и проблемах современного перевода.

Ниже материал статьи приведён полностью.

Иллюстрацией проблем, из которых вырос и которым посвящен польский журнал «Пшекладанец» («Przekladaniec»), может послужить попытка перевести его название. «Przekladaniec» означает «слоёный пирог» купить книги по кулинарии, но одновременно ассоциируется и со словом «przeklad» («перевод»). Как найти аналог в другом языке? «Переводные картинки»? Но что в таком случае делать с развернутой «кулинарной» метафорикой? Заданная названием игра слов - как выясняется, вовсе не столь приземлённая, как могло бы показаться, - активно эксплуатировалась авторами издания при его презентации: «Нашей кухней поначалу стал переводческий семинар в Ягеллонском университете. Мы также стряпали дома. Из этой экспериментальной выпечки (несовершенство которой мы вполне осознаем - тут подгорело, там не пропеклось, где-то получилось чересчур приторно, а где-то, наоборот, пресно) и вышел один большой слоеный переводческий пирог. <…> Рецепт - даже если за ним стоит давняя традиция, сотни и тысячи удачных опытов - никак не является гарантией успеха. Изготовление вкусного слоеного пирога и в самом деле должно опираться на проверенную рецептуру, но тот ингредиент, который на поверку окажется решающим, не передается даже самым эзотерическим языком кулинарных формул. С первых мгновений, ab ovo, окруженные этой недоступной слову аурой, мы и должны взвешивать ингредиенты, измельчать орехи и цукаты, просеивать муку, взбивать белки, замешивать ароматное тесто, разогревать печку и совершать прочие магические ритуалы. Подобным образом обстоит дело и со словесным слоеным пирогом».

Итак, это первый в Польше журнал, специально посвященный вопросам литературного перевода. «Пшекладанец» выходит с 1995 года и адресован переводчикам, а также всем, кого интересуют вопросы межкультурной коммуникации.

Рабочими языками журнала стали польский и английский, с этими культурами связано и большинство материалов «Пшекладанца», тем более что журнал сотрудничает с англоязычными периодическими изданиями «Exchanges: Journal of Literary Translation» (Университет штата Айова) и «In Other Words» (Британский центр литературного перевода).

В журнале публикуются и маститые, и начинающие переводчики. Больше всего, естественно, переводов с английского: произведения Ш. Хини, У. К. Уильямса, И. Боланда, Дж. Эшбери, У. Оксли, Р. Л. Кука, Д. Хоупа, Р. О'Коннела, X. Самараса, Т. А. Кларка, Д. Максвелла, К. Пирпойнта, А. Беннетта, С. Маккейба, Э. А. По купить произведения Эдгара Аллана По, Г. К. Честертона купить произведения Гилберта Кийта Честертона, Дж. Херберта, У. Б. Йейтса и многих других. Почти целый номер был посвящён ирландской литературе. Однако особое место практически в каждом выпуске занимают и переводы итальянской классики - Данте купить произведения Данте Алигьери и Петрарки купить произведения Франческо Петрарки, хотя печатается также и итальянская поэзия XX в. (А. Поцци, Дж. Капрони и др.) в польских переводах. Опубликованы по-польски стихи И. Бунина купить произведения Ивана Алексеевича Бунина и О. Мандельштама купить произведения Осипа Эмильевича Мандельштама.

Примечательно, что наряду с переводами на польский в «Пшекладанце» печатаются и переводы с польского (причём зачастую сделанные неносителями языка): это и классическая поэзия К. Ц. Норвида, и К. К. Бачиньского, погибшего в дни Варшавского восстания, и стихи современных польских поэтов: Марцина Барана, Яцека Подсядло, Марека Пенёнжека, Яцека Бачака, а также нобелевского лауреата Виславы Шимборской.

Кроме того, «Пшекладанец» - единственный в Польше журнал, который дает читателю возможность ознакомиться не только с переводами с польского и на польский, но и, например, с немецкими переводами современной англоязычной поэзии или английскими переводами современных русских поэтов (например, С. Гандлевского в переводах Фила Метреса).

Одной из самых интересных и продуктивных для исследователя «жанровых форм» представляется аналог рубрики, существующей в российской «Иностранной литературе», - «Вглубь стихотворения». Так, в разных переводах даны сонеты и фрагменты трагедий Шекспира купить произведения Уильяма Шекспира, стихи О. Мандельштама, Р. Фроста, У. X. Одена, Т. Харди, сонеты Данте и Джона Донна и пр.

Теоретические же проблемы, которые поднимаются на страницах журнала - в больших статьях и в кратких комментариях к переводам, - одновременно вечные, повторяющиеся и всё же каждый раз требующие нового решения: как далеко переводчик может позволить себе отойти от оригинала; в каких случаях перевод превращается в самостоятельное произведение, мало напоминающее оригинал; каковы особенности поэтического перевода и возможен ли он в принципе; как передать носителю другой культуры неотделимые от языка элементы национальной ментальности; в чем заключается специфика бытования в литературном процессе оригинальных и переводных произведений; какие «конфликты» возникают при переводе на родственный язык и какие элементы оказываются «непереводимыми» при работе с далекими друг от друга грамматическими системами; как переводить классику и прочее. В этой постоянной новизне и актуальности «старых» проблем, очевидно, и заключен смысл подобного переводческого издания, что прекрасно сознавали его инициаторы. «Мы по-прежнему не верим, что достаточно вызубрить какой-нибудь рецепт, пусть даже зарекомендовавший себя наилучшим образом, - да что там, даже целую сотню рецептов, - чтобы слоеный пирог удался. В нем слишком много магического», - писала редакция журнала в первом номере «Пшекладанца».

Весьма бурные эмоции, обычно сопутствующие обсуждению художественного перевода (как известно, Владимир Набоков купить произведения Владимира Владимировича Набокова в статье «Искусство перевода» призывал за иные «преступления» подвергать переводчиков жесточайшим пыткам, какими в Средние века карался плагиат, а Алексей Цветков, например, назвал Пастернака купить произведения Бориса Леонидовича Пастернака «палачом Шекспира»), ощущаются и на страницах польского журнала, тем более что практически все аналитические тексты принадлежат перу самих переводчиков, для которых наука о переводе отнюдь не бесстрастный набор научных концепций.

Неизбежное обеднение текста при переводе заставляет одних называть переложение формой «этнической дискриминации», «колониализма» и даже «терроризма», других - декларировать его полную автономию относительно оригинала. В разные времена перевод объявлялся «парадоксом», «действием, противоречащим законам природы», и даже «самым сложным явлением за всю историю Вселенной» (исходя из обреченности переводчика на неудачу, Вальтер Беньямин и вовсе утверждал, что «язык сродни мистическому откровению», а «изменения, которые вводит переводчик, дремлют уже меж строк оригинала»). Парадоксальность этого явления связана с его двойственной природой: текст перевода одновременно оригинален (создан впервые) и вторичен (относительно языка-источника). С неуловимой границей между этими двумя особенностями, их взаимопроникновением, взаимодополнением и связаны не прекращающиеся до сих пор дискуссии: каковы отношения между переводом и оригиналом, - иначе говоря, каковы в этой двусмысленной ситуации «обязательства» переводчика?

Именно проблема обязательств - и в самом деле выходящая за рамки лингвистики, тесно связанная с психологией купить книги по психологии, психотерапии и саморазвитию и этикой, - провоцирует многих теоретиков перевода на излишне суровое морализаторство. Журнал публикует эссе «Перевод, общность, утопия» одного из таких исследователей - американского переводчика, профессора Филадельфийского университета, историка и философа перевода Лоуренса Венути, последователя Фридриха Шлейермахера, сторонника «непрозрачного», «трудного», «очужденного» перевода, - а также комментарии польской переводчицы, филолога И. Козак «Лоуренс Венути, или О переводах адаптированных и очужденных» и «Словарь терминов Лоуренса Венути».

Изданная в 1995-2000 годах «теоретическая трилогия» Венути «Переводчик как невидимка: история перевода», «Переводческие скандалы: по направлению к этике отличия», «Исследования перевода» написана резко и полемично. С точки зрения Венути, перевод никогда не бывает обычным коммуникативным актом двух равных сторон, это «естественный и эффективный инструмент этноцентрической агрессии: <…> переводчики участвуют в легальной эксплуатации чужих текстов и культур». Возможно ли другое решение, способен ли переводчик «избежать роли конквистадора и стать на родной земле почетным консулом иноязычной культуры?» - спрашивает И. Козак. Ответ Венути весьма категоричен: нет, невозможно, в силу природы и цели этого феномена, в котором всегда присутствуют асимметрия, неравенство, агрессия и которое есть не что иное, как «насильственное замещение языковых и культурных особенностей чужого текста текстом, внятным читателю иной культуры». Венути, вслед за Шлейермахером, стремится сделать перевод видимым, запечатлеть в нем следы чуждости исходных текстов. Исследователь не призывает, но жестко настаивает на том, чтобы переводчик уподобился «чужеземцу в собственном языке», что, с его точки зрения, позволило бы одновременно достичь двух целей: во-первых, проявить уважение к чужому тексту и сохранить ядро его уникальной тайны, а во-вторых, десхематизировать собственный язык, обнажив изнанку значений, заставив «языковых туземцев» вдуматься в привычную речь. Другими словами: поскольку переводчик грешен в силу самой природы явления (он стремится присвоить себе оригинальный текст), то, по крайней мере, ему следует сознательно и последовательно бороться с собой, добиваясь «очуждения» собственного языка вместо «адаптации» чужого.

Однако вслед за Б. Хатим и И. Мейсон, авторами книги «Переводчик как субъект коммуникации», отмечающими, что внимание Венути сосредоточено на одном лишь оригинале - он видит лишь то, что в оригинале утрачивается переводчиком, - можно повторить: «Там, где есть потери, возможны и приобретения».

Анализу «баланса» подобных потерь и приобретений в каждом конкретном случае и посвящен в первую очередь польский журнал.

Значительная часть его материалов связана с переводом поэзии - самым «магическим» и одновременно самым уязвимым родом переводческого искусства.

Станислав Бараньчак, один из крупнейших польских переводчиков и поэтов XX веке, комментируя изданные несколько лет назад в Америке переводы Анны Ахматовой купить произведения Анны Андреевны Ахматовой, иронизировал, что к книге, мол, надо бы приложить носителя языка, который будет по первому требованию декламировать стихи в оригинале, ибо в переводах их музыка утрачена безвозвратно. Известны и язвительные пассажи Бродского купить произведения Иосифа Александровича Бродского, адресованные англоязычным переводчикам русской поэзии. Бродскому же принадлежат слова о том, что перевод поэзии требует «стилистической, если не психологической конгениальности». С этим перекликается реплика Ю. М. Лотмана купить произведения Юрия Михайловича Лотмана: для того чтобы английский поэт «вошёл» в русскую литературу, «должен возникнуть его культурный двойник».

В этой связи журнал затрагивает и интереснейшую с точки зрения языка и психологии проблему отношений поэта к переводу своих произведений: вспомним, что Мандельштама в тридцатые годы приводила в ужас сама возможность «быть переведённым» («И, может быть, в эту минуту/ Меня на турецкий язык/ Японец какой переводит /И прямо мне в душу проник». Или: «Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть:/ Ведь все равно ты не сумеешь стекла зубами укусить».), а Бродский, напротив, рассматривал перевод (в первую очередь как раз поэтический) как фундаментальный принцип мировой цивилизации, построенный на способности к самопожертвованию, ограничению эгоцентрических амбиций и претензий - для него это всегда был диалог языковых стихий, дающий в результате сплав чужого, ставшего своим, и своего, отдаваемого чужому. Все высказывания Бродского о поэзии и переводе связаны с глубоко и очень лично пережитой им идеей взаимосвязи лингвистического и психологического контакта поэта и - шире - человека с миром. И если для Бродского лингвистическое превосходство поэта есть превосходство психологическое, то перевод, оперативно расширяя лингвистические возможности поэзии, расширяет одновременно и границы формируемого ею психологического языка (неслучайно в том же эссе об Одене Бродский говорит о «расширении души» как конечном смысле поэзии).

С точки зрения А. Загаевского, польского поэта и эссеиста, беседа с которым опубликована в одном из номеров «Пшекладанца», многое в переводах его собственных стихов «остается закрытым - требуется слишком интимное знание языка». В то же время поэт инстинктивно предпочитает максимально точные переводы, поскольку в них «больше ощущает свое присутствие, что, впрочем, является лишним доказательством того, что переведённое стихотворение продолжает функционировать самостоятельно».

Если Загаевский, по его словам, никогда не вмешивается в процесс перевода («Чужой язык - это лишь чужой язык», «знать его и писать на нём - далеко не одно и то же»), то молодой польский поэт Яцек Подсядло, по утверждению консультировавшегося с ним переводчика Павла Марцинкевича, «действовал так, словно писал стихи на другом языке <…> и не раз вносил поправки, руководствуясь лишь собственным поэтическим слухом. <…> Эти исправления <…> отдаляли текст от оригинала, доказывая тем самым, что даже авторизованный перевод стремится к определенной текстуальной независимости».

В связи с постоянно публикующимися в журнале переводами, сделанными неносителями языка, рассматривается проблема перевода на неродной язык, удачно воплощённая одним из авторов в следующем образе: «Перевод поэзии на неродной язык похож на уборку чужой и весьма захламлённой квартиры с закрытыми глазами. Плохо себе представляешь, как расположены комнаты, как они обставлены. Можно, правда, что-то отодвинуть к стенке, кое-как подмести пол, пропылесосить ковры купить пылесосы различных типов. Но всем этим действиям сопутствует неуверенность - а вдруг что-нибудь сломалось, вдруг теперь стоит вверх ногами, - другими словами, не получился ли в результате ещё больший беспорядок. <…> Все комнаты этой „квартиры“ я убирал с одинаковым тщанием. Но если, сняв с глаз повязку, я обнаружу посреди одной из них кучу мусора в терновом венце деревянных обломков, то ничуть не удивлюсь». Однако, как утверждает переводчик, чувство неуверенности компенсируется «бурными познавательными эмоциями: перевод на чужой язык позволяет нам новыми глазами взглянуть на родной с детства язык», ибо «фразеология языка, которым мы пользуемся каждый день, воспринимается бездумно, словно своего рода прозрачная упаковка вещей и событий, среди которых проходит наша жизнь». Другими словами, это один из парадоксальных путей, ведущих к цели, обозначенной Венути и Шлейермахером (несмотря на то, что последний называл таких переводчиков на неродной язык «дезертирами» и «предателями»), и - в Другом ключе - М. Мамардашвили: обогащение языка через чтение, позволяющее преодолеть его «готовые значения», ведь перевод, в сущности, представляет собой возможно более глубокое прочтение текста. В переводе, так или иначе, всегда выстраивается психологическая модель вероятностного - по отношению к выраженному на языке оригинала - переживания. В «душевном„ опыте другого языка, в чужом психологическом контексте рождается предощущение новых возможностей собственной речи.

Из многочисленных «сюжетов» журнала остановимся ещё на двух, занимающих в нем особое место. Это проблемы перевода Шекспира и классики в целом.

Анализируя различные польские переводы «Гамлета», исследователи прослеживают решения переводчиков, порой вынужденных делать выбор между передачей игры слов и максимально точным воспроизведением смысла, сравнивают пути, избираемые авторами, которые стремятся вызвать у польского читателя реакции, подобные тем, что пробуждает шекспировский текст у англичанина, воплотить в польском переводе столь легко утрачиваемую естественность остроумия, по возможности адекватно выстроить образ Гамлета (ведь одно неверное слово способно мгновенно превратить его либо в инфантильного истерика, либо в раздражительного чудака). Нельзя не отметить и увлекательнейший сюжет, в который складываются небольшие эссе, посвященные переводу отдельных сонетов Шекспира. Эти материалы дают возможность увидеть трудности, которые представляет для переводчика в одних случаях шекспировская метафорика и образность, в других - сложнейшая и одновременно изящная «аргументация» заданного тезиса и парадоксальность поэтического вывода. Неудачное решение переводчика способно нарушить безупречную логику или лишить сонет таинственной двусмысленности, ибо воспроизведение многозначности поэзии Шекспира также оказывается малодоступной задачей: простые, на первый взгляд, слова необычайно трудны для интерпретации и перевода, что нередко заставляет переводчика отказываться от части метафор, вследствие чего утрачивается целостность образа.

Проблемы перевода классики в основном рассматриваются на материале итальянской, английской и польской литературы, и речь здесь идет о специфических проблемах и специфическом «профессиональном риске», связанном с большой лингвистической и культурной дистанцией между оригиналом и современным восприятием. Уж не говоря об опасности просто не понять текст, возникает вопрос частичной или полной стилизации и архаизации языка, что, по мнению исследователей, оправдывает себя при переводе скорее комически-реалистической поэзии, для которой характерна разговорная лексика, как и тяготеющих к архаике религиозных произведений, чем любовной поэзии с её точным и нейтральным языком. Кроме того, немалую сложность представляет проблема верного «хронологического» решения - выбора возможного языкового контекста в собственной литературе: «ошибиться эпохой» не так уж трудно в силу несовпадения во времени литературных периодов в разных частях Европы. Так, попытка передать поэзию Петрарки языком Д. Наборовского и Яна А. Морштына, чье творчество считается вершиной старопольской любовной поэзии, обречена жалкое подражательство, однако излишнее осовременивание, в свою очередь, грозит разрушением формы. Другой пример - перевод на английский поэзии Я. Кохановского, поэта польского Ренессанса. С точки зрения процесса кристаллизации национальных языков он наиболее близок Чосеру купить произведения Джеффри Чосера. Но перевод польского поэта на английский язык XIV века неминуемо обернётся пародией, поскольку разница между языком Чосера и современной английской речью больше, чем между языком Кохановского и современным польским. В любом случае перевод поэзии прошлых веков требует от переводчика особой интуиции и языкового слуха: «Чем идеальней - удаленней - объект, тем скрупулезней его изображение, точно расстояние поощряет - развивает - хрусталик» (Бродский).

Журнал продолжает целенаправленно помогать именно молодым переводчикам. Помимо того, что он предоставляет им свои страницы (другой возможностью по-прежнему является «Литература на свете»), «Пшекладанец» проводит «переводческие мастерские», конкурсы и т.д.

«Мы вовсе не рассчитывали отыскать некий универсальный переводческий фокус-покус, мгновенно раскрывающий секрет любого текста, - писала редколлегия журнала, представляя новое издание. - Напротив, главный смысл нашего кухонного времяпрепровождения заключался именно в скрупулезном анализе каждой изюминки, методов разбивания яиц, движений венчика и всё совершенствующихся движений руки, замешивающей тесто». И в самом деле, столь драматический вопрос, как тот, можно ли избежать безнадежно унылой сноски «Непереводимая игра слов (прим. перев.)», ставится и решается каждый раз словно бы впервые - переводчиком, читателем, критиком…

© Ирина Адельгейм

Впервые опубликовано на сайте Русский Журнал

← Вернуться
хостинг для сайтов © Langust Agency 1999-2024, ссылка на сайт обязательна