поиск / search
схема / sitemap
письмо / cont@ct

Бернард Шоу: Пигмалион и его Галатеи
Впервые опубликовано в журнале Караван историй

Майским вечером 1914 года миссис Уинли, молодящаяся дама с тщательно замаскированной сединой в темно-каштановых волосах, выглядела чрезвычайно довольной. В четверг, в пятом часу пополудни, ее гостиная, как обычно, была полна народу. Комнату наполнял ровный гул голосов оживленно беседующих гостей, вселявший в милую, но чуточку тщеславную хозяйку уверенность в том, что завтра все присутствующие вновь будут отзываться о вечере в ее гостиной, как о приятнейшем времяпрепровождении.

Словно королевский егерь, метко поражающий шуструю белку прямо в глаз, миссис Уинли попала прямо в цель: несколько удачно брошенных ею слов о недавней театральной премьере оказались как раз той искоркой, что помогла разжечь и направить в нужное русло разговор приглашенных.

- Кто только позволяет устраивать на сцене такое безобразие? - поджав губы, заметила сухощавая блондинка леди Ченер. - Словечки, которым раньше было место только в Ист-Энде, теперь можно услышать даже в самых приличных гостиных! Говорят, пьесу хотели запретить, а театральные антрепренеры даже обращались к директору театра с требованием убрать безобразные фразы…

- Да полно вам, Сара, - с досадой отозвался кузен леди Ченер, отставной полковник Джесс. - Я как сумасшедший хохотал два часа кряду. Говорят, малый, который написал пьесу, начинал свою карьеру младшим клерком в конторе недвижимости в Дублине и собирал плату с жильцов полуразвалившихся домов. Представляю, какими словами его посылала подальше тамошняя публика, - хохотнул полковник.

- А чего еще, леди Ченер, вы ожидали от человека, который на каждом углу кричит, что не верует в Бога, и поносит всех и каждого, в ком благородные люди находят опору своим нравственным ценностям? - желчно заметил достопочтенный доктор Барнард. - Мистер Шоу замахнулся даже на великого Шекспира , заявив, что всеобщее поклонение перед его бессмертными творениями - не что иное, как раболепство перед косными авторитетами!

- Я смею утверждать, господа, что мистер Джордж Бернард Шоу просто обманщик, - вступил в разговор сэр Джеймс Кларк, сухопарый необаятельный джентльмен, которого миссис Уинли терпела в своей гостиной только за его начитанность и умение вовремя преподнести гостям занятные факты, откопанные в очередной книге. - Он украл сюжет своей пьесы у Тобайаса Смоллетта. В романе мистера Смоллетта «Приключения Перигрина Пикля» есть история, точь-в-точь как в новой пьесе мистера Шоу «Пигмалион». Джентльмен подбирает молоденькую нищенку, вознамерившись сделать из нее леди. Он учит её хорошим манерам и даже представляет в свете, где ее вполне сносно принимают. Все рушится в один момент, когда девица, играя в карты с тремя почтенными дамами и замечая, как одна из них жульничает, разражается площадной бранью. Вот так. Ну, что скажете?

- Да, мистер Шоу таков. Если истинные джентльмены идут по левой стороне улицы, то мистер Шоу обязательно рысит по правой, да так быстро, будто за ним гонится стая собак, - от доктора Барнарда только что пар не шел, как от закипающего кофейника. - Я слышал, что он социалист и превозносит Маркса . Стоит ли после этого обращать внимание на такие мелочи, как кража сюжетов или брань в его пьесе?

Миссис Уинли была на верху блаженства. Надо же, имя Джоя не сходит с уст столь достопочтенных дам и джентльменов! Бог мой, а ведь она знакома с ним почти полвека! (Наедине с собой Маргарет Уинли предпочитала оставаться честной по части собственного возраста…) И все же иногда ей казалось, что это было только вчера…

…Семейство Маргарет переехало в пригород Дублина Долки, когда ей было лет семь, и главное, что занимало девочку, - будет ли ей с кем поиграть на новом месте. Приметив во дворе соседнего коттеджа рыжего вихрастого мальчишку, самозабвенно стрелявшего из рогатки по установленным на заборе пустым жестянкам, Маргарет толкнула локтем старшего братишку: «Как ты думаешь, мы сможем с ним играть?» «Поживем - увидим», - философски заметил Пит.

В том, что их новый сосед - парень веселый, Пит и Маргарет убедились в первый же вечер. Некий джентльмен с наспех завернутыми в газету гусем и куском окорока, которые он нес под мышкой, остановился напротив ограды соседнего дома. И одного взгляда на него было достаточно, чтобы догадаться, что господин пьянее вина. Потоптавшись пару минут перед оградой, пьянчуга вдруг со всего размаху боднул прутья решетки головой. От толчка цилиндр у него на голове, и без того сдвинутый набекрень, вовсе смялся в гармошку. Рассердившись на неподатливую ограду, джентльмен снова наподдал ее головой: «Да открывайся же!» Видимо, спьяну он вообразил, что уже стоит перед садовой калиткой, до которой на самом деле оставалось еще с дюжину метров. Не догадывавшийся об этом джентльмен продолжал бодать измочаленным цилиндром ни в чем не повинную ограду. Движения его становились все уморительнее, и Маргарет с Питом, сначала тихо хихикавшие, через пять минут хохотали во все горло. Однако рыжий соседский мальчишка, сидевший на крыльце своего дома, смеялся еще громче. Он веселился до тех пор, пока на крыльцо не вышла женщина, по-видимому, его мать, произнесшая в сердцах: «Вместо того чтобы смеяться, открыл бы отцу калитку». Маргарет и Пита будто водой окатили. Так значит, этот пьяный чудак не кто иной, как папа их нового соседа?!

Спустя полчаса сестра и брат заметили, что рыжий паренек бродит вдоль ограды, и, переглянувшись, направились в его сторону.

- Привет, я - Пит, а вот она - Маргарет, - обратился к нему Питер.

- А я - Джой, - немедленно отозвался мальчишка, и брат с сестрой поняли, что он тоже жаждет компании.

- Видали цирк? Это мой папаша! - гордо заметил парень. - Когда выпьет, он ужасно смешной.

- А он что, часто пьет? - осторожно осведомилась Маргарет.

- Да всякий раз, как увидит бутылку. Поэтому нас никто не приглашает в гости, - продолжал парень, ничуть не смущаясь.

Девочка еще никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так просто рассказывал о столь постыдных вещах. Но Джой говорил о пьянице-отце, будто речь шла о цирковом жонглере.

- А кто это так красиво пел сегодня у вас дома? - спросила она, чтобы сменить тему.

- Это моя мать. Она поет как ангел, ее мистер Ли научил! - заявил Джой.

Маргарет с Питом так и не разобрались, кем он гордится больше: вечно пьяным отцом, устраивающим бесплатные представления для соседей, или матерью, которая, несмотря на весь этот позор, тем не менее, поет романсы.

Вскоре Пит и Маргарет поняли, что с соседями не соскучишься. В доме у них вечно звучала музыка. Непонятно на каком основании проживавший вместе с семейством Шоу мистер Джордж Вандлер Ли был учителем музыки, да таким замечательным, что его ученикам не было числа. Джой, с утра до вечера слушавший бряцание рояля, мог по нескольким нотам угадать любой оперный отрывок и с удовольствием исполнял арии для своих новых друзей. Столь же охотно он изображал в лицах и своих школьных учителей, которых ненавидел не менее люто, чем саму школу. Ну а если брату с сестрой случалось оказаться на одной скамье с рыжим соседом во время воскресной службы в церкви, то они заранее прощались с десертом , потому что противостоять озорным проказам Джоя не было никакой возможности, а лишение десерта было единственным орудием наказания у их мягкосердечной матушки. Во имя дружбы в жертву приносились лимонные бисквиты, миндальные кексы, печенье с изюмом…

…- А вот и Стаппард! - приветствовал слугу, вкатившего тележку с едой, мистер Кларк.

Лимонные бисквиты и миндальные кексы были одной из достопримечательностей четверговых встреч в гостиной Маргарет Уинли. Впрочем, достопримечательностью дома была и сама старая кухарка - миссис Флоу служившая здесь еще во времена жизни в Дублине и обожавшая тогда потчевать своими деликатесами Маргарет, Пита и их рыжего приятеля. Стоит заметить, что юный Шоу всегда был большим охотником до произведений ее кулинарного искусства. Миссис Шоу вдавалась в подробности домашнего хозяйства ровно настолько, насколько требовали законы выживания, и Джой со своими двумя сестрами круглый год довольствовались картошкой с говяжьей тушенкой. Сляпанное кое-как варево у кого хочешь отбило бы аппетит. А потому Маргарет не удивилась, когда Джой спустя несколько лет заявил, что он стал вегетарианцем и больше не притрагивается к мясу.

Они совершенно случайно встретились в лондонской сутолоке спустя десять лет после расставания. Семья Маргарет покинула Долки после того, Пит утонул в дублинском заливе, - мать больше не могла видеть расстилавшуюся за садом водную гладь. На прощание Джой подал Маргарет руку и сказал: «С тобой мне всегда было весело». Она знала, что в его устах это лучшая похвала.

…И вот спустя десять лет она стоит на лондонской улице рядом с лотком какого-то букиниста и, не веря своим глазам, вновь трясет руку Джоя. Бог ты мой, на кого он похож: расползающиеся ботинки, когда-то черный, а теперь позеленевший фрак, с обшлагов которого явно сострижена предательски свисавшая бахрома!.. «Так вы возьмете эту книгу?» - спрашивает его торговец, протягивая тоненькую книжонку с красноречивым названием «Как прожить на полшиллинга в день». Джой достает из кармана несколько медяков и расплачивается. Они с Маргарет отходят в сторонку.

- Джой, неужели ты в самом деле веришь, что сможешь прожить целый день на полшиллинга? - смеясь спрашивает девушка.

- Конечно, но только в том случае, если у меня эти полшиллинга будут. В чем лично я не уверен, - отвечает он ей с улыбкой.

- Но мне писали из Дублина, что ты вполне преуспел и получаешь приличное жалованье.

- Точнее, получал. Восемьдесят четыре фунта в год. Пока не ушел из конторы и не перебрался в Лондон. Теперь, Марго, у меня другое на уме. Я хочу стать писателем.

- На что же ты живешь сейчас? - Мама дает уроки музыки, Люси поет в опере. На хлеб нам хватает. А на фрак, как видишь, нет.

- Ты что же, сидишь у них на шее? Но ведь это бесчестно, Джой!

- Бесчестно, милая Маргарет, бездельничать, а я работаю каждый день не хуже любого клерка. Пишу не менее пяти страниц в день - и никакой поблажки на настроение или хорошую погоду. Но мне пока не платят за это денег.

И Джой поведал ей, что уже отослал два своих романа в английские и американские издательства, но получил оттуда только отказы. Зато количество его творений более чем впечатляющее: почти шесть десятков.

- Но это ерунда. Я пишу все лучше, и когда-нибудь меня обязательно напечатают, - уверенно заявил юноша.

- А до той поры ты будешь сидеть на шее у матери и преспокойно смотреть, как она гнет спину во имя твоей будущей славы?

- Что ж, и мне, и ей придется с этим смириться. Зато потом моей матери будет приятно думать, что сын на ее горбу выехал в люди, а не в рабы, - нисколько не смутившись, подытожил Джой.

Похоже, его слова сбылись. Имя Джорджа Бернарда Шоу не сходит со страниц газет и афиш театров. Сборы растут день ото дня, а только что поставленный на лондонской сцене «Пигмалион», как говорят, по сборам уже перекрыл все мыслимые рекорды. Оглушительный успех последних пьес и с каждым днем увеличивавшиеся гонорары Шоу намертво запечатали рты всем, кто пятнадцать лет назад с ехидством обсуждал его женитьбу на Шарлотте Пейн-Таунзенд. Да, тогда было над чем поехидничать! Джордж Шоу, живший на шесть фунтов в неделю, которые получал как театральный и музыкальный критик «Субботнего обозрения», Джордж, слывший социалистом и с неизменным успехом выступавший на рабочих митингах, отхватил невесту, сумма приданого которой выражалась шестизначной цифрой. В регистратуре Вест-Стрэнда чиновник, оформлявший брак, принял жениха за нищего, пришедшего поглазеть на церемонию. Да и немудрено! Кроме сильно потертого сюртука и огненно-рыжих ирландских вихров высокую костлявую фигуру новобрачного украшали огромные костыли, на которых он и приковылял. В сущности, именно эти костыли и навели новобрачную на мысль о женитьбе. Точнее, решающая роль принадлежала болезни, неожиданно сразившей никогда и ничем, казалось, не болевшего Джорджа.

Отдыхавшая в Европе мисс Пейн-Таунзенд однажды получила телеграмму от лондонского приятеля, сообщавшего ей, что мистер Джордж Бернард Шоу вот-вот отдаст Богу душу в своей квартире на Фицрой-сквер, 29. К тому времени Шарлотте не привыкать было нянчиться с Джорджем. И их друзья видели, что Шарлотте эти хлопоты как будто даже в радость. Познакомившись с эксцентричным ирландцем у общих знакомых летом 1896 года, она незаметно для себя привыкла к его язвительным замечаниям, ее тянуло к этому странному молодому человеку, из которого прямо-таки фонтаном сыпались каламбуры. Девушку удивляло его стремление пристроиться у первого же попавшегося стола с пером, на подвернувшихся под руку листках тот записывал очередные парадоксальные мысли для очередного памфлета. Она сама не заметила, как перестала носить свои строгие костюмы , недавно еще казавшиеся ей непременным атрибутом просвещенной женщины. Но если бы кто-то сказал ей, что подобная перемена произошла с ее гардеробом после слов Джорджа Шоу о его неприязни к мужеподобным туалетам на дамах, Шарлотта, ей-богу, чрезвычайно удивилась бы.

Всю зиму 1898 года она помогала ему в качестве секретаря и знала, что если Джорджа Шоу вовремя не унять, он в один прекрасный момент может умереть от голода прямо за письменным столом - только потому, что никто не напомнит ему о еде и отдыхе. Получив телеграмму, Шарлотта поняла, что настал именно такой момент, и выехала в Лондон первым же поездом.

Спустя два дня она уже стояла в доме на Фицрой-сквер, 29, в каморке на третьем этаже, в которой помещались лишь стол, деревянное кресло-качалка, пишущая машинка и сам Джордж Бернард Шоу. «Берлога, - пронеслось в голове у Шарлотты, - истинная берлога». Книги, газеты, рукописи, грязные тарелки с недоеденной овсянкой, чашки из-под какао, яблочные огрызки громоздились причудливыми горными цепями на подоконнике, на полу, на столе. Сверху все это было покрыто слоем сажи в палец толщиной, которая хлопьями летела из настежь распахнутого окна.

- Джордж, - в сердцах вырвалось у Шарлотты, - вы могли бы хоть изредка закрывать окно и иногда приглашать сюда горничную?

- Ни в коем случае. Во-первых, я сплю только при настежь открытых окнах - к этому меня приучил еще достопочтенный мистер Ли. А во-вторых, горничная обязательно выбросит что-нибудь нужное, и я не смогу работать. Иногда я сам затеваю здесь уборку и вожусь дня два кряду. Но теперь, увы, это развлечение мне недоступно. - С этими словами Джордж, беспечно улыбаясь, потряс своими костылями. - Подумать только, всего лишь туго зашнурованный ботинок - и вот вам результат: раздражение, нарыв, некроз кости и…

- И гангрена, - закончила за него Шарлотта. - Гангрена, Джордж, если вы сейчас же не возьметесь за ум.

Еще два дня прошли в бесконечных препирательствах по поводу диеты . Все врачи, которых Шарлотта приводила на Фицрой-сквер, в один голос утверждали, что виной всему противоестественная диета, лишенная мяса, яиц и рыбы, которой мистер Шоу придерживается уже почти два десятка лет.

- Или вы будете есть английские бифштексы с кровью, или прощайтесь с ногой, - заявил, протирая свое пенсне, дородный профессор медицины, появившийся в берлоге Шоу последним.

- Уж лучше я лишусь ноги, чем съем кусок трупа, - заявил упрямец. - Зато подумайте, профессор, какую удивительную похоронную процессию мы с вами устроим. Никаких похоронных экипажей, а только шествующие за катафалком стада быков, баранов, свиней, всякой домашней птицы, а также передвижные аквариумы с живыми рыбами. И у всех тварей белые банты в память о герое, который, даже находясь при смерти, отказывался есть своих собратьев. Если не считать процессии, направлявшейся в Ноев ковчег, эта, я думаю, будет самой замечательной, которую только доводилось видеть людям.

- Ну что ж, в таком случае, Джордж Бернард Шоу, у вас остается только один выход, - негодующе сверкая зелеными глазами, заявила мисс Пейн-Таунзенд, когда разгневанный доктор покинул квартиру. - Вы должны переехать в мой дом, где я лично буду ухаживать за вами. Иначе вы не поправитесь никогда!

- Не знаю, говорил ли я вам, Шарлотта, что вы удивительно хороши, когда сверкаете гневным взором? Но должен вам заметить, что, к моему огромному сожалению, жизнь под одной крышей с одиноким мужчиной губительна для репутации зеленоглазых девиц. Даже когда им от роду сорок лет и они слывут социалистками. И хотя я не самый добропорядочный джентльмен, но все же не позволю своей лучшей подруге уронить себя в глазах общества. Так что если вы действительно хотите водворить меня в ваш дом в лечебных целях, предварительно нам следует, как минимум, пожениться.

И Шарлотта согласилась. Пока ее хромой жених прикидывал, как он доберется в церковь на костылях, она купила кольца и разрешение на брак. Они поженились 1 июня 1898 года без церковного обряда и, вполне довольные друг другом, отбыли в Питфорд лечить ногу Джорджа. В первые же полгода супружеской жизни неугомонный муж Шарлотты успел сломать запястье, разбиться, упав с велосипеда , на котором он катался с одной здоровой ногой, растянуть сухожилие и вывихнуть лодыжку. Но его молодая жена, похоже, совсем не жалела о том, что вышла замуж за столь эксцентричного субъекта. С Джорджем ей никогда не было скучно. Даже лежа в инвалидном кресле с ногой, закованной гипс, он умудрялся оставаться в центр всеобщего внимания, без перерыва развлекая врачей и медсестер остротами и занимательными рассказами. К концу медового месяца, проведенного Джорджем в инвалидной коляске, его сиделки все как одна были влюблены в своего пациента. Впрочем, Шарлотту это не волновало. Она знала, что сейчас ее муж больше всех живущих на земле дам, даже больше нее самой, интересует женщин почившая девятнадцать веков назад.

Как-то раз миссис Шоу застала мужа лежащим на берегу обрыва с карандашом и блокнотом в руке . Его костыли валялись на траве. Она заглянула через его плечо и прочла: «Облака блестят в синеве… И пурпур в зеленой волне».

- Что это, Джордж? - спросила Шарлотта.

- Это Египет.

Он сознался, что пишет пьесу о римском императоре и египетской царице:

- Мой Цезарь не будет похож на шекспировского. Это не тиран, а веселый и остроумный человек, который черпает силу и власть в своем юморе и скептицизме.

- Джордж, ты хочешь сделать Юлия Цезаря похожим на себя? - усмехнулась Шарлотта.

- Да, хочу, и мне наплевать, что об этом скажут. В конце концов, нормальным людям наверняка надоела та скука, которая пронизывает нынешние «исторические» постановки. Я скорее съем свою пьесу целиком - от титула до последнего листа, - чем позволю ей быть скучной.

- А Клеопатра? Какой будет она? - не унималась Шарлотта.

- Клеопатру будет играть миссис Патрик Кэмбелл. Я уверен, что она справится с этой ролью. От Клеопатры требует быть красивой, а миссис Кэмбелл хороша, как десять египетских цариц.

Шарлотта вновь с усмешкой посмотрела на Джорджа. Его привычка влюбляться в театральных актрис, которых с ни разу не видел вне сцены, была ей отлично известна. Она помнила, как в пору их только-только начинавшегося в доме общих друзей жениховства Джордж, неожиданно удалившись под предлогом «работы» и «срочного дела», через час или полтора появлялся из кабинета конвертом в руках. Усевшись на велосипед, он отправлялся прямиком на почту, чтобы отправить свое очередное письмо актрисе Эллен Терри, с которой много лет вел весьма занятную переписку. Тому, кто прочел бы их послания, непременно пришла бы в голову мысль, что у этих двоих нешуточный роман. Подобные отношения, судя по всему, возникнут у Шоу с миссис Патрик Кэмбелл. Он будет писать для нее пьесы и объяснять в длинных письмах, как их надо играть. Она станет кокетничать с ним, но, конечно же, не решится на роман с таким непримиримым театральным критиком, как Джи-Би-Эс, которого до смерти боятся все лондонские актеры - они считают, что похвала мистера Шоу подчас звучит ничуть не лучше его порицания. Но Шарлотта и Джордж ошибались. Миссис Патрик Кэмбелл так и не сыграла на премьере «Цезаря и Клеопатры» царственную египтянку, зато благодаря ей брак четы Шоу чуть было не полетел в тартарары.

Джордж Бернард Шоу впервые увидел чаровницу Стеллу Патрик Кэмбелл в начале 90-х годов - во «Второй миссис Тэнкерей» Артура Пинеро. К вящему смущению актрисы до нее вскоре дошли слухи, что грозный Джи-Би-Эс отозвался о ней вполне благосклонно, хотя и восторгался не столько ее игрой, сколько красотой и грациозностью, заявляя, что «носочек башмачка миссис Пэт свободно пролезет в игольное ушко». Он еще работал над «Цезарем и Клеопатрой», но уже задумал для нее нечто совершенно иное, заявив, что видит миссис Кэмбелл в переднике цветочницы и шляпке с тремя ярко-красным страусовыми перьями.

Когда он спустя десять лет прочел театральному антрепренеру «Пигмалиона», тот безапелляционно заявил, что эта пьеса - дело верное и он готов по желанию автора пригласить любую актрису на главную роль и заплатить ей жалованье, которое она потребует, но работать с миссис Кэмбелл он больше не будет, лучше умереть: Стелла своими капризами и претензиями может свести с ума кого угодно. Но Шоу был непреклонен: эта роль - для миссис Кэмбелл, и никто другой играть ее не будет. Пока театральные антрепренеры ломали головы над тем, как заполучить пьесу и в то же время отделаться от Стеллы, драматург с ловкостью канатоходца преодолевал новое препятствие: убеждал миссис Пэт, что эта роль «сшита по ее мерке».

Понятно, что Стеллу, привыкшую очаровывать английскую публику своей красотой и изяществом, не так-то просто было убедить превратиться в вульгарную и косноязычную цветочницу. Поэтому Шоу решил устроить так, чтобы миссис Кэмбелл сама попросила у него роль Элизы Дулитл.

Уговорив одну из своих приятельниц пригласить миссис Кэмбелл на чашечку чая, Шоу неожиданно явился с пьесой под мышкой и, едва гости закончили трапезу, принялся за чтение. Легенды о мастерстве Шоу-чтеца, давно ходившие за кулисами театральной Англии, оказались истинной правдой, и к концу вечера Стелла была уверена, что Элиза Дулитл станет ее звездной ролью. Через несколько дней автор «Пигмалиона» стоял перед дверью квартиры миссис Кэмбелл, пригласившей его обсудить некоторые детали предстоявшей постановки. А между тем Амур только и ждал, чтобы Джордж переступил порог.

Спустя несколько часов, проведенных за совершенно невинными разговорами, изумленный пятидесятишестилетний мистер Шоу с ужасом и восторгом обнаружил, что влюблен. Хотя как произошло, он решительно не понимал. Да, в общем-то, ему было наплевать на это - ведь результат был столь упоителен. «Годы спали с меня, как ненужная одежда… Да простятся ей за это все ее грехи».

Между тем страх театральных антрепренеров перед миссис Кэмбелл оказался вполне оправданным. Она будто решила погубить и автора, и пьесу. Поставленный уже в Вене и Берлине, в Лондоне «Пигмалион» по-прежнему лежал без движения, в то время Стелла перебирала партнеров, попутно дрессируя драматурга. Джордж заваливал ее письмами, повсюду ездил за нею и даже стоически выдержал первую в совместной с Шарлоттой жизни сцену ревности - жена случайно стала свидетельницей их с миссис Кэмбелл телефонных переговоров. А Стелла, как шкодливый бесенок, все не унималась, одна злая выходка следовала за другой: она препиралась с партнерами, спорила с осветителями, однажды даже заявила на репетиции, что не выйдет на сцену до тех пор, пока автор не покинет театр. «Стелла вырвет струны из арфы архангела, чтобы перевязать ими пакеты с покупками», - сетовал Джордж, отлично понимавший, что и за струнами его сердца дело не станет.

Когда Шоу накануне премьеры показали фотографии репетиций, предназначенные для газет, он запретил их публиковать, заявив, что выглядит на них как «старая дворняжка, попавшая в драку, из которой она вышла с помятыми боками». Один из снимков он послал Стелле с надписью «И Вам не стыдно?» С исполнителем роли профессора Хиггинса Гербертом Бирбомом Три автор был менее сентиментален. На фотографии, посла ной ему, красовалась безапелляционная надпись: «Это ваша работа».

Единственное, чего так и не удалось добиться Стелле - заставить Джорджа опоздать к ежедневному обеду с Шарлоттой. На какие только уловки она не пускалась, ставя в тупик даже видавшего виды Джоя! Но он так ни разу и не заставил миссис Шоу ждать у накрытого стола более десяти минут.

Премьера «Пигмалиона» прошла с оглушительным успехом, но Шоу, настрадавшийся во время репетиций, на спектакль приходил не часто. Шум вокруг словечек, отпускаемых со сцены миссис Кэмбелл, не утихал, но зал что ни вечер был набит до отказа. В июле спектаклем, сыгранным уже более ста раз, театральный сезон был завершен. А вскоре началась война.

Ни пацифистам, ни «ура-патриотам» так и не удалось заманить в свой лагерь строптивого ирландца. На Шоу, заявившего, что обе воюющие стороны совершают пиратский разбой, но тут же добавившего, что поскольку сам он волею судьбы все же заброшен на тот корабль, где кроме Веселого Роджера развевается еще и Юнион Джек, то английскому кораблю он поражения все же не желает, обрушился шквал негодования с обеих сторон. Газеты раскалялись от ненависти, а недавние обожатели отказывались подать отступнику руку. Между тем Джордж Бернард Шоу каждый вечер преспокойно усаживался в любимое кресло у камина в своем доме на Адельфи-террас и, перелистывая книжные страницы, хитро поглядывал на каминную доску, где прежний домовладелец вырезал как нельзя более подходящее к случаю изречение: «Собака лает - ветер носит».

После войны его философский стоицизм был вознагражден сполна: Англию охватила волна «шоумании». Пьесы этого хулигана, борода которого к тому времени из огненно-рыжей превратилась в золотисто-белую, вдруг пришлись как нельзя кстати. Его эксцентричные, чуждые условностям и фальши герои напоминали вернувшихся с войны парней, которым после увиденного на полях сражений было решительно плевать на то, умеет ли девушка прямо держать спину и в состоянии ли молодой человек должным образом представиться незнакомой даме. «Почему понадобилась война, чтобы приохотить людей к моим произведениям?» - недоумевал Шоу, продолжая, впрочем, писать пьесы.

В 1925 году ему присудили Нобелевскую премию по литературе. Верный себе, Шоу заявил, что это всего лишь «знак благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году». Как и следовало ожидать, от денег он отказался. Но, даже вооруженный своей хваленой проницательностью, Джи-Би-Эс не в состоянии был предположить, что последует за его отказом. Сотни писем с предложением отдать часть, как видно, не нужных ему денег различным имярекам, испытывающим по тем или иным причинам материальные затруднения, грудами скапливались в почтовом ящике Шоу. «Альфреду Нобелю еще можно простить изобретение динамита, - ехидничал по этому поводу седовласый ирландец. - Но только враг рода человеческого мог изобрести Нобелевскую премию».

В начале тридцатых Шарлотта раскачала тяжелого на подъем Джи-Би-Эс и, по собственному выражению Шоу, «протащила его по белу свету»: сначала они совершили кругосветный круиз, потом путешествие по Африке . На кораблях, переполненных народом, Шоу виртуозно организовывал себе местечко для работы. Он высматривал дамочку, по его мнению «созревшую для встречи со знаменитостью», и, скромно присев рядом, обращался к ней: «Вы не обидитесь, если я сяду рядом и немного поработаю?» Окрыленная оказанной ей честью, дама на весь ближайший день становилась ревностной хранительницей тишины в радиусе пяти метров от мистера Шоу.

В 1931 году его давние приятели, леди и лорд Астор, уговорили писателя посетить Россию. Шоу в советской стране понравилось решительно все: и полностью деклассированное общество, и люди, ходившие по улицам в простой и демократичной одежде, и русские пустые щи, которые ему, вегетарианцу, представлялись едва ли не самой здоровой едой. Что касается каши, то после поездки Шоу заявил, что это блюдо вообще умеют готовить только в России. Он встретился с Крупской и Сталиным и нашел первую весьма симпатичной особой, имеющей дар внушать детям безотчетную любовь, а второго - не похожим на диктатора, поскольку в отличие от подавляющего большинства диктаторов Сталин обладал чувством юмора.

Между тем у себя на родине сам Шоу постепенно превращался в ходячую юмористическую энциклопедию. Его беспрерывно цитировали, он становился живым классиком. И чувствовал себя все более одиноким. Его жизнь вошла в ту фазу, когда круг общения становится иным не потому, что изменились симпатии и интересы, а потому, что те, кто еще так недавно его составлял, покидали этот мир один за другим. Умерли друзья Уильям Моррис и Уильям Арчер, с которыми Шоу связывала почти сорокалетняя дружба. Умерла сестра Люси. Зимой 1935 года он подхватил грипп и, благополучно выздоровев, сетовал: «Не успел вовремя умереть? Пропустил психологический момент».

Весной 1940 года в Париже от воспаления легких скончалась семидесятипятилетняя миссис Патрик Кэмбелл. Свое последнее письмо к Шоу она написала почти за год до смерти, в нем Стелла признавалась, что «начинает привыкать к бедности и неудобствам». Среди ее предсмертных слов присутствующие явственно разобрали несколько раз произнесенное имя «Джой». «Весь земной шар был у ее ног. Но она так поддала его ногой, что уже не могла достать его оттуда, куда он откатился», - так подытожил восьмидесятичетырехлетний Джордж жизнь женщины, которую когда-то любил.

Шел 1943 год. Шарлотту уже несколько лет мучила тяжелая болезнь костей. Между тем Джордж по-прежнему был неутомим: сам чистил дорожки от снега в саду и подстригал деревья. Последние месяцы их жизнь текла тихо и однообразно в доме в Эйот-Сент-Лорейс. В восемь утра Шоу, уже одетый, садился к кровати Шарлотты поговорить. После завтрака он неизменно работал, а после обеда ложился вздремнуть. По вечерам Шоу гулял, но уже не часами, как раньше: жена начинала волноваться, когда его не было дома, и он торопился к ней. Говорили они теперь громко: Шарлотта постепенно глохла, к тому же частенько забывала то, что слышала накануне.

Однажды августовским днем Шоу, седой, высокий и, как всегда, энергичный, приехал к Элеоноре О'Коннел, старой приятельнице их семьи, чтобы вместе с Джоном Уорреном поработать над проблемой авторского права. Внезапно Шоу спросил: »Вы не замечаете во мне ничего нового?» Элеонора и Джон принялись гадать: ботинки, костюм? »Бог с вами, им уже лет по десять! - замахал руками Шоу. - Просто я подумал, не видно ли во мне какой-либо перемены. Дело в том, что сегодня ночью в половине третьего я овдовел».

После он рассказал, что за несколько дней до смерти к его жене вдруг начала возвращаться ее девическая красота: »У нее было очень молодое лицо. У нас есть ее портрет, он написан, когда Шарлотте было двадцать два года, задолго до нашего знакомства. Нас всегда спрашивали, чей это портрет. Никто не верил, что это Шарлотта. А сейчас она опять такая, совсем такая… Подобной красоты я никогда не видел».

Друзья не оставляли его после смерти жены. Но Шоу, казалось, вовсе не нуждался в заботе. Он не изображал убитого горем супруга, откровенно признаваясь, что после »сорока годков любви и преданности» свобода может оказаться совсем недурным приобретением. Отказавшись от предложения леди Астор пожить у нее в Кливдене, благодушно заметил: »Вы же хотите, чтобы я пожил в покое. А у вас там будет, по крайней мере, человек тридцать, по большей части женщины. Что ни говори, а сейчас в Англии вряд ли найдешь лучшего жениха, чем я. Нет, уж лучше посижу дома».

Поздней осенью сорок третьего года высокого седобородого старика в светлом пальто частенько видели бродившим по лондонским улицам. Шоу вдруг вознамерился обойти одно за другим места, связанные с воспоминаниями о его холостой жизни. Дом, где когда-то они жили с матерью, церковь, в которой венчалась сестра, улица, где жила игривая вдовушка, лишившая невинности рыжего ирландского юнца…

Вернувшись в Эйот, он завел себе огромного персидского кота, который ходил за ним по пятам и спал у Шоу на коленях. На вопрос друзей, не скучает ли он в одиночестве, Джордж отвечал: »Я скучаю только по себе. По тому, каким я был».

Джордж Бернард Шоу скончался 2 ноября 1950 года. Некролог, который опубликовали по этому поводу газеты, был написан заранее - Шоу с энтузиазмом отредактировал его за несколько лет до своей смерти.

© Антонина Варьяш

Впервые опубликовано в журнале Караван историй

хостинг для сайтов © Langust Agency 1999-2024, ссылка на сайт обязательна