![Агентство Лангуст [переход на главную]](/pic/logo.gif "агентство Лангуст [переход на главную]"){kind=logo}
Рональд Толкин: хозяин Средиземья
Впервые опубликовано в журнале Караван историй
Жена оксфордского профессора Рональда Толкина приняла наконец решение: лучше поздно, чем никогда. Пусть ей уже семьдесят девять и жизнь заново не начнёшь, и всё же…
Сна больше не хочет чувствовать себя вдовой при живом муже и сходить с ума от этой гулкой, звенящей тишины в доме. Единственная служанка вышколена так, что лишний раз пикнуть боится. Этой широкоплечей, крепко сбитой ирландке невдомёк, как часто её хозяйке хочется просто поболтать: о ценах на рынке, о том, что творится в мире, о погоде, наконец, - о чём там нормальные люди разговаривают? Сколько же можно жить, словно в рот воды набрав? Хватит!..
Визгливый, словно вопль непослушного ребёнка, звонок в калитку прервал невесёлые размышления миссис Толкин. Старой даме не хотелось подниматься - служанка ушла на рынок, но Рональд-то дома, да и пришли наверняка к нему, вот пусть сам и открывает… В калитку позвонили ещё раз. Миссис Толкин грузно оперлась на подлокотники кресла. Ну почему её вечная обязанность - бегать, словно девочка, на всякие звонки? А ведь их с каждым днём всё больше - от почитателей нет отбоя. Рон сейчас наверняка сидит в гараже, зарывшись носом в «пыльное верное братство» - так он называл свои книги. Книг в этом доме - тьма тьмущая, и с каждым годом они, как саранча, прибывают, прибывают, заполоняя собой всё пространство. А дом-то совсем небольшой, но «пыльное братство» загромоздило не только кабинет - оно пробралось и в гостиную - несколько полок втиснулись даже между двух случайных, косо повешенных морских пейзажей, которыми миссис Толкин попыталась хоть как-то украсить их скудный интерьер.
Пройдя меж розовых кустов по гравийной дорожке, миссис Толкин открыла низкую калитку - за ней стояла молодая миловидная девушка.
- Я репортёр местной газеты, - несмело представилась гостья.
Эдит так и думала - опять репортёр! С тех пор как вышел «Властелин колец» 
и на мужа обрушилась нежданная слава, от журналистов не стало житья. Они норовили пробраться в дом всеми правдами и неправдами. Первое время профессор всех пускал, пока миссис Толкин не устроила ему хорошую взбучку. Однажды под видом поклонника проник какой-то тип, сначала полез к профессору обниматься, потом достал нож… Хорошо, служанка не растерялась - плеснула на руки сумасшедшему кипятком из чайника. На суде гость заявил, что это хоббиты поручили ему разделаться с их создателем. Да, вот такие дела творятся теперь в их доме!
Они подошли в гаражу, и Эдит постучала в дверь. На лице журналистки отразилось недоумение.
- Проходите сюда, - пригласил появившийся на пороге Толкин. Эдит про себя хмыкнула. Наверное, девица сейчас в лёгком шоке - известный оксфордский профессор и знаменитый писатель работает… в гараже! Но Рональд сам так пожелал. Машину они продали ещё перед Второй мировой, и слава богу, ведь муж чуть не угробил на ней и себя, и всё семейство. А поскольку численность «пыльного братства» неукротимо растёт, пришлось переделать гараж под кабинет, но тут уже тоже нельзя повернуться. Полки забиты толстенными словарями, книгами и манускриптами, в центре на полу, разинув пасть, стоит огромный старый-престарый чемодан, доверху набитый бумагами… А на письменном столе какой беспорядок, ну как ему не стыдно людей приглашать! Книги и рукописи вперемежку, повсюду чернильницы, вечные перья, какие-то ручки-вставочки, целых две пишущие машинки… Эдит не раз была свидетелем, как профессор печатает на них одновременно: на левой - какой-нибудь очередной доклад для заседания факультета, на правой - свои сказки. Длинный нос, узкое худое лицо… В такие моменты Рональд походил на большого дятла, долбящего своим клювом сразу два ствола - туда-сюда, туда-сюда…
Прокладывая себе путь к креслу, журналистка с вежливым интересом оглядывает длинные ряды книжных полок и ахает:
- Неужели всё это - «Властелин колец»?
- Переводы, - гордо вытягивает морщинистую шею профессор. - На польском, голландском, датском, шведском, японском…
Его серо-голубые глаза вспыхивают азартом. Ну всё, сел на своего конька, теперь до вечера будет перечислять девчонке, на сколько языков перевели его книгу! Хвастун. Эдит, конечно, и сама попыталась её прочесть, но, честно говоря, дальше двадцатой страницы так и не продвинулась. Видимо, эта литература не для неё. Разумеется, она гордится тем, что её профессор оказался ещё и писателем, и до сих пор не может поверить, какие деньжищи ему платят за эти сказки! Профессорская-то зарплата, на которую они жили все эти годы, по сравнению с гонорарами сущие гроши. Но куда же, скажите, им тратить деньги? Жизнь-то уже позади! Разве только детям помогать, они ведь вырастили четверых, и у всех свои семьи… И, надо сказать, профессор к ним щедр, слов нет. Одному сыну подарил дом, другому - автомобиль , внукам оплачивает дорогостоящее обучение в колледже. А сами-то они как живут? Всё в том же маленьком домишке в северной части Оксфорда: свинцовые окошки, шиферная крыша, ни телевизора , ни холодильника , ни даже электрического утюга - до сих пор так и гладят чугунным! Не раз Эдит просила мужа приобрести хоть что-нибудь из того, на что обычно тратят деньги состоятельные люди. И всегда в ответ этот знакомый изумлённый, невинно-младенческий взгляд выцветших голубых глаз: «Да к чему это? Разве нам чего-то не хватает?»
Ну и ладно, Эдит привыкла к тому, что всю жизнь приходилось считать каждое пенни. До сих пор она записывает в толстую тетрадь, что лежит в буфете, расходы: «Фунт табака… Садовые ножницы… Клетка для канарейки…»
Однако сегодня у Эдит особенный день. Решение принято - она уезжает и скажет об этом мужу в самый последний момент, чтобы профессор какой-нибудь выходкой не сумел нарушить её планы.
Сейчас вот надо отнести в гараж чаю с малиновыми плюшками. Служанка ещё не вернулась, а не предложить гостье чаю было бы невежливо.
В гараже она застала именно ту сцену, которую ожидала застать: миловидная девица, вытянувшись в струнку, сидит перед профессором, и на её лице написано такое отчаянное усилие ухватить его мысль - да какое там «мысль ухватить», хотя бы просто слова разобрать - что бедняжку искренне жаль. Рональд, по обыкновению, стоит к девушке боком, смотрит на приколотую кнопками к подоконнику карту своего Средиземья и бубнит, бубнит… Вполголоса, скороговоркой, словно стрекочущая пишущая машинка, - фразы извергаются залпами, предложения теснят друг друга, комкаются и проглатываются; при этом указательным пальцем он теребит губы, что делает словесное извержение ещё более невнятным. Когда Рональд увлекается, его глаза вспыхивают, брови начинают шевелиться. Сейчас Эдит не прислушивается, да и чего там слушать - она так знает, что профессор одновременно говорит на несколько тем сразу, наверняка сыплет цитатами и не исключено, что в какой-то момент, совершенно не учитывая, с кем разговаривает, перейдёт, например, на древнеисландский. Голос Рона глухой, скрипучий, как звук старых ставень на окнах. И ещё эта так раздражающая Эдит птичья манера покачивать головой в такт своим словам!
От сборов в дорогу миссис Толкин оторвала постучавшаяся репортёрша. Встряхнув длинными волосами, она смущённо попросила уделить ей несколько минут. Ну ещё бы! Эдит ждала этого. Разумеется, сейчас, как уже не раз бывало, барышня попросит перевести то, что наговорил профессор, на доступный общечеловеческий язык, ибо не поняла ни слова.
- Увы, совсем нет времени, дорогуша, я уезжаю, - строго ответила Эдит.
Огорчённой журналистке пришлось удалиться. Эдит нечего сказать в дополнение к словам мужа, абсолютно. Да и не привыкла она к этому. Несколько раз репортёры подлавливали её на улице, выпытывали подробности их жизни… Но разве пристало жене говорить на такие темы? Вот и пришлось на старости лет окончательно поместить себя под домашний арест, лишний раз не высовывая носу на улицу. Но ничего, скоро всё изменится.
…Просто не верится, сколько лет они знакомы с профессором! Впервые увидели друг друга, когда ей было девятнадцать, а ему шестнадцать лет. Шёл 1911 год - вечность минула с тех пор, и теперь уже не узнать их родного городка Бирмингема в средней Англии, где они встретились в мрачном сером доме с пыльными кружевными занавесками на окнах. Эдит снимала здесь за гроши каморку и целыми днями строчила на швейной машинке ночные сорочки. Её мать Фрэнсис Брэтт умерла рано, оставив незаконнорождённую (да-да, увы!) дочку на попечение случайных родственников. Однажды в комнате этажом выше поселились два мальчугана, как сказали Эдит, тоже круглые сироты - Рональд и его младший брат Хилари. Рональд сразу ей приглянулся: красивый, белокурый, голубоглазый, просто ангелочек! Эдит жалела мальчишек, даже подговорила горничную носить им с кухни лишние ломти хлеба и остатки каши.
Очень скоро Рональд, краснея и смущаясь, признался ей в любви. Они впервые поцеловались во дворе возле курятника под возмущённое квохтанье петуха, которому парочка перегородила дорогу к курам. Та первая пора их любви была так романтична: бесконечные, по большей части ночные разговоры из окна в окно громким шёпотом (не дай бог разбудить хозяйку!), условный троекратный свист, призывающий к свиданию у калитки, длинные велосипедные прогулки за город - по полям, через холмы…
Он рассказал ей свою печальную историю. Здесь в Оксфорде почему-то считают, что знаменитый профессор - из небожителей, аристократов, но на самом деле оба деда Рональда нажили состояние на торговле - один продавал ткани, другой - рояли, и оба разорились. Дед по матери, Джон Саффилд, на старости лет торговал в Бирмингеме дезинфицирующими средствами. Профессор до смерти боялся грубого, тяжёлого на руку Джона, и лишь одно качество деда приводило мальчика в восхищение - тот мог обвести тоненьким пёрышком на листке бумаги шестипенсовую монету и мельчайшим каллиграфическим почерком вписать в этот кружочек весь текст «Отче наш». Саффилд утверждал, что их предки, выдающиеся граверы, получили от короля Вильгельма IV собственный герб за искусную работу. Хвастовство это или нет - кто же теперь проверит…
Отца Рональд лишился в трёхлетнем возрасте, тот умер в Южной Африке от лихорадки. Эдит была просто ошеломлена, узнав, что Рональд родился в Оранжевой республике, в Кейптауне, - там его отец служил в банке управляющим. Но никакой африканской экзотики ей из Рональда выудить не удалось - отца он помнил плохо, память сохранила лишь белый полотняный костюм да пышные усы; ну, ещё помнил, как отцовские руки наряжают чахлый, высохший на безжалостном солнце эвкалипт вместо рождественской ёлки. Смутно припоминал вельд, бесконечную сухую пустыню, покрытую колючками; однажды его укусил тарантул, с тех пор Рональд пуще смерти боится всяких там пауков и мышей.
Воспоминания о матери давались Рональду тяжело - он всегда прятал слёзы, рассказывая о ней Эдит. Оказалось, родители Мейбл возражали против её брака с Артуром Толкином, но она их ослушалась и всё-таки поехала к нему - за тридевять земель, в Африку, совсем одна. После того как Артур умер, Мейбл с двумя детьми снова поселилась в доме родителей. Никто не знает почему (Рональд тоже не мог этого объяснить), но в матери произошёл какой-то внутренний переворот, и она приняла католичество.
На несколько невыносимых недель кирпичный дом деда Саффилда стал ареной бурных сцен, грубых оскорблений, издёвок и чуть ли не рукоприкладства за отступничество Мейбл от веры отцов: семья Саффилдов принадлежала к англиканской церкви и ненавидела «папистов». Рональд обожал мать и, слушая проклятия и угрозы в её адрес, трясся от страха. В конце концов дед Саффилд безжалостно выкинул их из дома. Начались скитания из одной трущобы в другую, от одних слепых оконцев с видом на угольный склад к другим, ещё более нищенским и убогим.
Смерть матери в 1904 году после острого приступа диабета вывернула двенадцатилетнему Рональду душу. Позже мальчик часто, немного смущаясь, будет повторять Эдит, что она похожа на маму: такая же красивая, такая же добрая. Эдит, которая была старше, поначалу действительно чувствовала по отношению к этим двум неприкаянным мальчуганам какую-то материнскую нежность. Старший Толкин страшно её забавлял: он не походил ни на одного из тех парней, с которыми ей доводилось общаться раньше. Он был таким фантазёром и выдумщиком! Каждый день придумывал новую сказку или историю, водил на опасные болота за город и рассказывал, таинственно понизив голос, что встречался здесь с помоечными жителями, вон их норы неподалёку… Он даже немного понимает их язык. Она хочет послушать? Эдит только смеялась в ответ. По правде говоря, ей больше нравилось целоваться с этим нежным красавчиком.
Предаваясь воспоминаниям, миссис Толкин медленно, словно пасьянс, перебирала в спальне старые письма и фотографии, выбирая, какие из них взять с собой. Рядом стоял открытый большой чемодан, почти заполненный вещами и пакетами. Наткнувшись на свою юную фотографию, пожилая леди долго смотрела на неё тоскливым взглядом.
Время - подлый вор. Куда всё уходит, в какие тартарары провалились её красота, здоровье, силы? Где та черноволосая чернобровая красавица с короткой стрижкой, что нетерпеливо смотрит на неё со снимка и, кажется, вот-вот сорвётся и побежит? Эдит и вправду по молодости не могла усидеть на месте и была скорая, быстрая, но обидчивая и вспыльчивая. Это видно по её настороженному, немного вызывающему взгляду. Когда Рональд вдруг заявил, что они не смогут больше встречаться, потому что «ему запретили», она сначала просто не поняла, о чём идёт речь. Так и смотрела на него удивлённо, пока парень заливался краской до корней волос, не зная, куда спрятать глаза.
Выяснилось, что у Рональда с братом после смерти родителей остался опекун - католический священник отец Френсис Морган, который по-своему добросовестно исполнял свои обязанности. Он-то и потребовал однажды, чтобы Рональд немедленно порвал с «этой безродной и старшей девицей». Даже на переписку наложил строжайший запрет. Вспомнив об этом, старая миссис Толкин обиженно уставилась в окно. Скажите пожалуйста, запретил! Да если бы ей в пору первой влюблённости хоть сам господь бог что-нибудь запретил, разве она послушалась бы? В общем, тогда Эдит решила, что скорее всего Рональд попросту её разлюбил.
Ну хорошо, даже если во всём виноват опекун, зачем Рональд скрывал, что он первый ученик классической гимназии святого Эдуарда - лучшей школы Бирмингема? Что он готовится в Оксфорд? Что в свои шестнадцать прекрасно знает французский, немецкий, латинский и греческий? Позже Рон оправдывался: дескать, боялся её спугнуть - зачем ей такой ботаник и умник? Ну да, добавляла про себя Эдит, и вправду: зачем такой умный парень такой круглой дуре?
А Рональд чуть ли не сызмальства увлекался языками: увидев однажды на товарняках, идущих в Уэльс, надписи на валлийском, он раздобыл учебник , по ночам при свете фонаря штудировал язык и, по его собственному определению, «добрался до самых его костей». От отца Френсиса, наполовину испанца, он клещами вытаскивал испанские слова. Много лет спустя профессор - они уже жили в этом доме, - будучи в хорошем расположении духа, рассказывал своим детям, как мальчишкой исповедовался отцу Френсису в том, что «снова ругался на выдуманном языке».
- Отец Френсис мне говорит: «А ну-ка выругайся при мне, хочу послушать!» Я отвечаю смущённо: «Так ведь это ругательство, я не могу!»
Эдит хорошо запомнила это странное ругательство, потому что её дети без конца его повторяли. «Собака-соловей-дятел-сорока!» - в восторге вопили Джон, Майкл, Кристофер, а потом и Присцилла и заливались тем же радостным смехом, что и их отец когда-то. Эти невинные с виду слова означали: ты осёл. Это был язык, названный Рональдом «зверинским», он придумал его для общения с братом Хилари, и мальчишки болтали на нём, чтобы другие не могли их понять. В школе на пару с закадычным другом Кристофером Уазменом, таким же фанатом «языковых костей», как и Толкин, они сочинили уже куда более сложный язык - «невбош», или «новая чушь», слова которого по большей части являлись подражанием английским, французским, греческим и латинским. Чувствуя себя пришельцами с другой планеты, друзья болтали на невбоше на переменах и во время уроков, доводя учителей до белого каления.
Словом, ничего этого тогда Эдит не знала. Она видела перед собой растерянного вихрастого парня, который зачем-то упорно ей врал.
- Я вернусь за тобой ровно через три года! Вот увидишь, ровно через три года, когда стану совершеннолетним! - твердил, умолял, уговаривал, чуть не плакал Рональд, пытаясь угнаться за ней на своём хилом велосипеде, но велосипед Эдит был куда проворнее, и скоро Рон уже видел лишь её мелькающую вдали спину.
Разумеется, Эдит была уверена, что они никогда больше не встретятся. Из Бирмингема она перебралась в чистенький и уютный городок Чептмен, её закружила новая жизнь, она обручилась с Джорджем Филдом, братом своей подруги Молли. Надо же, до сих пор сохранилась полустёртая фотография, где они с Джорджем стоят на фоне его дома - молодые, улыбающиеся, счастливые. Чёрт возьми, её жизнь должна была бы сложиться совершенно иначе!
В тот день она наводила красоту, собираясь с Джорджем на танцы, когда почтальон принёс письмо. Кто и откуда мог ей писать? Последний, о ком она подумала, был Рональд, однако письмо, написанное каллиграфическим почерком, было именно от него. От волнения буквы прыгали перед глазами Эдит, она могла выхватить только отдельные слова: «я мечтал», «я страдал», «мы соединены перед Богом», «я не мог дождаться"… Что и говорить, сюрприз нешуточный! От знакомых она знала, что Рональд учился в Оксфорде. Так неужели всё это время он помнил о ней? Помнил и любил?
Через неделю Эдит встречала его на безлюдной платформе Чептмена. К ней бросился возмужавший долговязый блондин, неловко тащивший в одной руке скромный чемодан, в другой - огромный, чуть подвядший букет роз . Сбивчиво и смущённо он рассказывал, что 3 января этого, 1913 года, ровно в полночь он стал совершеннолетним и сел писать ей письмо на заранее заготовленной бумаге специальным пером особым почерком. Рон смотрел на Эдит во все глаза - со знакомым и незнакомым обожанием.
Конечно, потом она узнала, что оксфордский студент Толкин жил не только мыслями о ней и был одним из самых шумных и непоседливых студиозусов на курсе. В престижном Эксетер-колледже Рональд оказался среди богатеньких сыночков, и, чтобы держать марку, ему приходилось раскошеливаться. Почти все деньги, присылаемые опекуном, уплывали на пиво и вино, которыми Рональд угощал приятелей прямо на широком подоконнике своей комнаты на первом этаже. Херес, самое дорогое вино, он обычно прятал среди многочисленных (уже тогда!) книжных полок, предлагая приятелям решить сложные лингвистические головоломки, содержащие инструкцию, как добраться до вожделенной бутылки. Раскаяние наступало обычно утром в субботу, когда настоятель подсовывал под дверь Рональда счёт за недельное содержание.
- Но после этого я приходил в себя, - рассказывал позже Рональд Эдит, - доставал свой «Дневник промахов» - отец Френсис заставлял меня вести его - и записывал туда все прегрешения. А если раскаяние не исчезало до воскресенья - шёл на мессу.
Эдит мучил, собственно, только один вопрос: как же он мог вот так смиренно с ней расстаться, почему у него не возникло даже желания написать ей тайком? На это Рональд ответил очень серьёзно: для него врать отцу Френсису всё равно что обманывать мать. Он не мог по-другому. И её он никогда не обманет - потому что теперь она тоже «всё равно что мать». Конечно, тогда Эдит зачла ему всё это в «плюс»; да и как она могла устоять против напора Рональда и его ярких голубых глаз? Зато каким презрительным, оскорблённым взглядом полоснули её тёмные глаза Джорджа Филда, когда она вернула ему кольцо…
…Однажды маленькая Присцилла спросила мать, почему она не вышла за отца сразу, как только он сделал ей предложение? Почему родители медлили целых три года? Хороший вопрос… Правда, Эдит дала согласие на брак, более того, пообещала Рональду перейти в католичество, что и сделала, но вдруг её одолели сомнения. Она ведь, в сущности, совсем не знает жениха. Рональд продолжал учиться в Оксфорде, и хотя Эдит несколько раз навещала его, он никогда не знакомил её со своими друзьями, она сидела взаперти в его студенческой комнатёнке под лестницей. А вдруг она не будет с ним счастлива? Всё-таки они очень разные: Рон вон какой - учёный, а она всего-то два года промучилась в колледже, всё давно позабыла. Он часто посылал ей свои романтические стихи, например, «Плавание Эаренделя, Вечерней Звезды». Красивые. Наверное… Но что она понимает в стихах?
И вдруг грянула война… Суматоха, волнение, тысячи молодых людей по всей стране записываются добровольцами на фронт. Как поступит Толкин? Кем окажется на поверку? Как многие девушки, Эдит была настроена патриотически. С облегчением она узнала, что Рональд конечно же немедленно подал заявление в Корпус военной подготовки офицеров, вскоре получил чин младшего лейтенанта и был назначен в 13-й батальон.
Их полку предстояло отправиться во Францию… Дела на фронте у англичан обстояли неважно, длинные списки погибших говорили о том, что с войны Рональд может не вернуться. Эдит откинула все грызшие её сомнения, и 22 марта 1916 года в католическом соборе города Уорика она стала женой того, в ком так и не успела до конца разобраться.
Письма с фронта только подтвердили, что её новоиспечённый муж - человек по меньшей мере своеобразный.
В городишке Рюбампре, в десяти милях от Амьена, под вой снарядов и грохот взрывов, устроившись на ночлег на охапке соломы в амбаре, Толкин зубрил ирландский язык, упрямо повторяя новые слова и обороты. То же самое он делал в окопах, не отвлекаясь на свистящие над головой пули. Однажды Рональд разговорился по-немецки с захваченным в плен раненым немецким офицером - «кости» этого языка он тоже «грыз» на фронте. Забыв, что перед ним враг и что вообще-то вокруг война, Рональд уговаривал оторопевшего немца поправить ему произношение и объяснить значение некоторых идиом. Товарищи давно уже смотрели на Толкина как на законченного психа.
Из всех военных специальностей Рональд выбрал связь - и только потому, что она имела отношение к своеобразному языку кодовых сообщений. В результате он оказывался в самых горячих точках. В кровавой битве на Сомме Толкин уцелел чудом, и всю жизнь потом не мог забыть животного ужаса окопной войны: повсюду на полях, куда хватало глаз, валялись истерзанные и изувеченные трупы. Рональду как связисту пришлось разбираться в куче спутанных проводов в вышедших из строя полевых телефонах. Когда единственным доступным средством коммуникации оказались световые сигналы, даже в такой критической ситуации Рональд Толкин остался собой - он так переусложнил несовершенный, на его взгляд, армейский световой код, что принимающая сторона попросту не могла понять сообщения…
Получая с фронта известия от мужа, Эдит и гордилась им, и приходила в замешательство от его «выходок», а главное - всякий раз тряслась, что это письмо будет последним: почему-то ей казалось, что такого странного солдата, как её Рональд, непременно убьют. А его не убили. Потом он объяснял: «Это потому,что я регулярно молился, так же регулярно и прилежно, как изучал исландский». На самом деле Рональда спасла так называемая «окопная лихорадка». Эта странная болезнь, когда внезапно поднимается температура и болят суставы, возвращалась к нему регулярно в течение полутора лет: Толкин кочевал из лазарета в лазарет, и, как только его собирались отправить на фронт, лихорадка скручивала снова. Эдит, к тому времени уже беременная первенцем Джоном, навестила однажды мужа в лазарете и просто обомлела: палата заполнена ранеными солдатами, у иных сквозь бинты проступает кровь, кто-то стонет, кто-то тяжело вздыхает, кто-то шепчет себе под нос, а в углу у окна лежит её Рональд - краснеющий от неотступной лихорадки, с воспалёнными ввалившимися глазами, худой, как мощи… Но в ногах высится кипа толстых словарей, сам он обложен учебниками грамматики и разлетающимися по палате, как голуби, рукописями. Эдит не знает, что за месяц пребывания в лазарете Толкин написал одно из своих сказаний - «Падение Гондолина». Сбоку пристроились разложенные карты - Рон обожал пасьянсы; на полу - пара раскрытых книг античных авторов. И со всем этим человек, у которого температура под сорок, справлялся одновременно.
Да, тогда Эдит не представляла, на что может быть похожа мирная, семейная, домашняя жизнь с этим парнем. Зато теперь она об этом слишком хорошо знает.
Каким серым, холодным и бесприютным показался ей Оксфорд, куда после бесконечных мытарств и скитаний войны, после недолгого скучного преподавания в Лидсе Рональд перевёз свою семью - он получил место профессора древнеанглийского языка в одном из здешних колледжей. Муж рассказывал ей об Оксфорде как о первой любви, и Эдит заранее ревновала к сопернице. Ни цветущие по весне каштаны, ни живописная река, протекающая через город, ни уютная старинная застройка не смогли примирить Эдит с этим городом. Университет до самой старости оставался для неё неприступной крепостью, суровой и отталкивающей. Надменные субъекты в мантиях, именуемые, как и её муж, «донами», то есть преподавателями, вызывали у неё стойкое неприятие, а профессорские жёны - чопорные, холодные, изображающие из себя таких же знатоков наук, как и их мужья, доводили до бешенства. Она ведь неучёная, необразованная, чужая в этом кругу.
Однажды их с Рональдом пригласил на обед профессор Райт. Два часа Эдит перетряхивала шкаф, подбирая подходящий наряд, и наконец выбрала яркое шёлковое платье с пояском. Пышно взбитые кудри прикрывал газовый шарфик.
Увидев, что дамы, собравшиеся в гостиной, одеты во что-то тёмное, все как одна с прилизанными причёсками, что они неприступны, горды и костлявы, как северные скалы, Эдит немного растерялась. Откуда ей было знать, что это обычный стиль академических дам, кто ей об этом сказал? И вот нарядная супруга профессора Толкина - упитанная, розовощёкая, с роскошной копной чёрных волос - первая протянула руку за тощим сандвичем на серебряном подносе: а что в этом такого, она ведь пришла голодная! Второй сандвич Эдит взяла для мужа - он тоже весь день ничего не ел! Профессорши хором ахнули и принялись мерзко пожимать плечами, качать головами и перешёптываться: в их кругу, видите ли, принято вести умные разговоры и изо всех сил делать вид, что угощения - лишь необязательная добавка к пище духовной.
Миссис Фарнелл, жена ректора одного из коллежей, жеманно потягивая из соломинки аперитив (пить было дозволено), любезно склонилась к Эдит, уплетающей бутерброд:
- Что вы думаете о последних исследованиях парадигматической структуры древнеанглийских глаголов, миссис Толкин?
И тут взыграл характер Эдит. Ну уж нет, она не собирается корчить из себя учёную даму перед этими воблами:
- Я думаю, что зелень к обеду сочнее всего в лавке за мостом Святой Магдалины, - не моргнув глазом, отчеканила миссис Толкин. Остолбенелое молчание длилось несколько минут…
- В высшей степени корректный ответ! - вдруг громко заметил Рональд. - Эдит в принципе продемонстрировала вам в этой фразе - если бы только произнесла её на древнеанглийском - ту самую парадигматическую структуру. Констелляции глаголов плюсквамперфекта…
…Эдит в прихожей никак не могла попасть в рукав пальто. Прислуга смущённо топталась вокруг, а миссис Толкин всё ждала, что муж бросится за ней, поддержит, утешит… Но из гостиной по-прежнему неслась его скороговорка, и этот голос мысленно преследовал её до самого дома, пока она брела, глотая слёзы, под проливным дождём. Они с Роном не пара, не пара, так она и думала, ведь знала же, что так выйдет. И что теперь с этим делать, куда бежать? У неё уже дети, своих средств нет…
Больше жену профессора Толкина на званые обеды не приглашали. Эдит знала: за глаза оксфордское общество приклеило ей оскорбительное прозвище «кухарка».
Супружеская жизнь у них тоже не очень ладилась, да и хотелось бы посмотреть, у кого она с Роном заладилась бы! Эдит однажды пошутила, что держать их с мужем в одной клетке не стал бы ни один уважающий себя директор зоопарка. Во всём, решительно во всём они оказались антиподами: она - жаворонок, он - сова, до пяти утра горбатится за письменным столом. Из-за этого они решили спать в разных комнатах почти сразу. Рон был разгильдяем, постоянно опаздывал, медлил - она, наоборот, изо всех сил старалась наладить в доме хоть какую-то дисциплину. Завтрак ровно в восемь, чай - в пять, ужин - в семь. Эдит купила на базаре колокольчик и с его помощью созывала семью к столу, как пастух созывает нерадивое стадо. Все часы в доме спешили на десять минут - вынужденная мера, иначе дети никогда не попадали бы вовремя в школу, а сам профессор начинал бы лекции не в одиннадцать, а, дай бог, к обеду. Собственно, с Рональдом они виделись только за ужином в столовой, где Эдит строго следила, чтобы разговор касался исключительно «семейных» тем: почему Майкл отлынивает от плавания; почему Присцилла испачкала новое платье, почему Кристофер не вернул сдачу из магазина… Ей, сироте, в детстве не знавшей семьи, казалось, что так и должно быть. Именно по этой причине она не терпела, если на ужин оставались друзья Рональда - Джек Льюис, Оден, Райт… От их заумных словоизвержений у неё и детей портился аппетит. Порой Рональд мог, забывшись, вдруг перейти за столом на древнеирландский и, обращаясь к детям, долго им что-то втолковывать. Эдит в таких случаях хваталась за свой колокольчик и начинала отчаянно трезвонить.
Всё время, пока дети росли, Эдит буквально глаз с них не спускала - особенно когда рядом оказывался их совершенно непредсказуемый отец. Взять хотя бы тот случай в 1932 году, когда профессор купил машину «Моррис Каули». Он едва научился водить и тут же предложил прокатить семью в гости в Ившем к своему брату Хилари. Конечно, Эдит с радостью согласилась - они же так редко выбираются куда-нибудь вместе!
Господи, какую же глупость она совершила! Рональд, по своему обыкновению, тут же объявил, что система дорожных знаков недостаточно продумана и нуждается в усовершенствовании. Проще говоря, дорожные знаки были ему не указ. На повороте на Чиппинг-Нортон он вдруг стал выделывать левой рукой какие-то пасы - то выкидывал её в сторону, то поднимал вверх: так профессор давал понять следующим за ним автомобилям, какой манёвр намеревается совершить. Он ни секунды не сомневался, что другие водители отлично его понимают! Кончилось тем, что Рональд снёс кусок дорожного ограждения. Дети страшно перепугались. Естественно, больше Эдит никогда не садилась с мужем в машину.
Отдыхать они не ездили, путешествий муж не любил. Однажды - и эту насмешку судьбы Эдит никогда не забудет - они выбрались летом на озера в Йоркшир, сняв там крошечный домик. Начался отдых с того, что Рональд вызвался пойти купаться с детьми, пока Эдит немного отдохнёт. Придя на пляж, она обнаружила следующее: у самой кромки воды сидели трое детей и заворожённо смотрели вдаль. Приглядевшись, Эдит рассмотрела на горизонте знакомую белую панаму Рональда: он неторопливо плыл к берегу, держа в зубах раскуренную трубку. Старший сын Джон суетился на мелководье, не решаясь подплыть к отцу, изо рта мальчугана торчал кусок мокрой грязной коряги! Кульминацией того лета стал детский праздник, который Эдит в кои-то веки задумала устроить, пригласив соседских мальчика и девочку. Три дня она не отходила от плиты, ребята не могли дождаться начала веселья… И вот их сосед, простой клерк, приводит за руку своих смирных нарядных детей. В это время откуда-то возникает… человек в картонных доспехах, в котором Эдит с трудом узнаёт собственного мужа. Но самое ужасное - в руке у него сверкает топор, при этом самый что ни на есть настоящий! Подойдя к застывшему на месте соседу, Рональд грозно осведомился, имитируя какой-то жуткий акцент:
- А не желает ли достопочтимый сэр в столь праздничный день порубиться со мной? - и начинает размахивать топором.
Сосед истошно завопил и, схватив своих детей, понёсся к калитке, Рональд - за ним. У Эдит ноги приросли к земле, губы и язык одеревенели от испуга, и она не могла двинуться с места. Дети завизжали, началась какая-то невообразимая суматоха, потом внезапно звуки смолкли и свет померк. Очнувшись, Эдит увидела склонённое над ней лицо врача. Оказалось, от испуга она чуть не отдала богу душу, и её с трудом откачали.
- Все живы? - пробормотала она.
- Всё в полном порядке, - бодро ответил доктор. - Не волнуйтесь, миссис Толкин.
Представьте, Рональд просто решил пошутить и всех развлечь. У него и в мыслях не было наводить панику и портить всем настроение. Слава богу, скандал удалось замять - сосед не подал в суд, удовлетворившись письменным извинением профессора. С того момента у Эдит внутри всё будто надорвалось. Она поняла: ни нормальной семьи, ни нормального дома, ни нормального мужа у неё не будет. Никогда. А принять то, что есть, Эдит не могла.
Увещевания, крики, скандалы, сорванные из-за них лекции Рональда, страницы рукописи, сброшенные Эдит со стола в порыве бешенства… И что в результате? Одно - перепуганный Рональд начал чуть ли не ежедневно ходить на исповедь в оксфордскую католическую церковь Святого Алоизия, будто этим он мог сделать жену счастливой. Чем чаще исповедовался и каялся профессор, тем сильнее у Эдит разыгрывались мигрени, на целые недели приковывавшие её к постели, и невротические приступы, когда казалось, она вот-вот сойдёт с ума. В такие минуты Рональд беспомощно суетился вокруг, бормотал над женой какие-то молитвы на всех известных языках и, наконец, отчаявшись хоть чем-то помочь, спасался в своём кабинете.
Доктор советовал Эдит не нервничать, не обращать внимания, ведь её муж такой гениальный учёный… Ну да, странный, с чудачествами, а какой мужчина их не имеет? В конце концов она научилась жить с Рональдом пусть и в одном доме, но совершенно с ним не соприкасаясь. Дети росли, по очереди покидали родительское гнездо, а Эдит всё больше погружалась в своё молчаливое затворничество. Рональд, не понимая, что жена доведена до отчаяния, радовался тишине и на полном серьёзе полагал, что их семейная жизнь наконец-то наладилась.
В конце концов они остались вдвоём - постаревшие и одинокие. Старший сын Джон возглавил приход в Стаффордшире, Майкл учительствует в Мидленде, изредка заезжая в гости с детьми, Кристофер учится… Только Присцилла осталась в Оксфорде, но и у неё была своя жизнь. Профессор практически переселился в гараж, превратив его в кабинет, и, выйдя на пенсию, всё больше погружался в свои фантастические миры, в бескрайнее волшебное Средиземье. Эдит иногда казалось, что муж всю жизнь лишь прикидывался обычным оксфордским профессором, а на самом деле был… Кем? Одержимой духами безвольной душой? Пишущей машинкой, с помощью которой кто-то незримый выплёскивает миру свои откровения? Она не знала…
Однажды в конце 60-х годов, чтобы доставить матери удовольствие и как-то её развлечь, Присцилла отвезла её в приморский курортный городишко Борнмут - в отель «Мирамар», куда обычно съезжались на тихий отдых пенсионеры. Уютный, чистенький отельчик, жизнь тут текла неспешно и слаженно: пожилые люди отправлялись на прогулки по набережной вдоль Восточных и Западных утёсов, потом собирались в гостиной, где проводили большую часть дня, попивая чай , перекидываясь в картишки и неспешно беседуя. Эдит была потрясена: впервые за много лет, да нет, за всю свою жизнь с Рональдом она с живейшим интересом слушала, о чём говорят люди. И даже сама охотно принимала участие в беседах. Эти приятные леди и джентльмены обсуждали цены на продовольствие, своих детей и внуков, погоду, пользу морского воздуха, рецепты лечения от подагры. Слово за слово - и Эдит разговорилась с краснощёкой пожилой дамой по имени Нэнси - та тоже держала канареек, и до вечерних новостей они обсуждали, чем лучше кормить этих птиц. Через пару дней Эдит свела знакомство с доброй половиной постояльцев. Впервые у неё появились подруги! И даже друзья! Потому что два импозантных немолодых джентльмена весьма охотно присаживались побеседовать с ней о том о сём…
Это стало переворотом в жизни Эдит Толкин. Самым настоящим переворотом! Ей было далеко за семьдесят, и впервые в жизни - ну разве что не считая короткого романтического периода влюблённости в Рональда в доме миссис Френсис - Эдит чувствовала себя счастливой. И сегодня она наконец приняла, может быть, главное решение в своей жизни - она уедет от Рональда. Уедет из ненавистного ей Оксфорда и поселится в этом чудесном отеле «Мирамар». Теперь, когда её муж разбогател, ему не составит труда обеспечить ей подобную жизнь.
…Ну вот, чемоданы собраны. В шесть часов миссис Толкин вызовет знакомого таксиста, и тот увезёт её в Борнмут. Поскольку за последние несколько лет они обмениваются с Рональдом едва ли парой слов за день, а всё остальное время каждый предоставлен себе, для профессора это не будет особой утратой. Остаётся прислуга - о Роне есть кому позаботиться. Днём звонила Присцилла, Эдит неопределённо сказала дочери, что собирается немного отдохнуть, но пока умолчала, что не планирует возвращаться. Зачем беспокоить детей?
Услышав за пятичасовым чаем о том, что жена покидает его («Навсегда, Рональд. Да-да, навсегда!» - не удержавшись, отчеканила Эдит), Толкин оторопел. Его белёсо-голубые глаза глядели вопросительно-беспомощно, седые брови недоумённо приподнялись. «Вот так сюрприз, действительно сюрприз…» - бормотал он, теребя по привычке губы и наблюдая, как прислуга-ирландка помогает жене попасть в рукава пальто и несёт к такси два её чемодана.
А для Эдит сюрпризом стало то, что профессор нежданно-негаданно начал писать ей длиннющие письма, точно они молодые влюблённые. Воспоминания молодости перемежались в них с неловкими попытками выразить, что она для него «всё на свете», как ему без неё плохо, как он боится без неё дотронуться до всего в доме, а особенно до старинных тикающих часов в гостиной, а их ведь надо заводить, а если этого не делать, они остановятся и тогда с ними обоими «может случиться что-то ужасное», он не знает что, но что-то обязательно случится… Он ведь думал, что у них удачный брак, он им даже гордился. Он никогда не считал себя праведником, но - разве она не знает? - он же исправно каялся в малейших грехах…
Эдит почти не удивилась, нет, всё-таки удивилась, когда увидела своего мужа в длинном чёрном пальто, идущего к ней через гостиную «Мирамара». Без предисловий он заявил, что принял решение: они купят здесь дом - он согласен ради неё покинуть Оксфорд.
«Что случилось с Роном?» - спрашивала себя Эдит. Служанка рассказала, что после её отъезда он метался по дому, не мог найти себе места, не спал, отказывался обедать, даже не принимал аспирантов. «Не может он без вас жить, мэм, - доверительно шепнула служанка. - Уж мне-то можете поверить». Конечно, Эдит поверила. А что ещё ей оставалось делать с этим несносным Рональдом?
P.S. Супруги Толкин купили дом у моря в Борнмуте и прожили в нём до самой смерти Эдит 29 ноября 1971 года. Перед тем как уйти, она великодушно шепнула мужу, что он сумел сделать её счастливой. Рональд Толкин не прожил после смерти жены и двух лет и скончался 2 сентября 1973 года.
© Пэгги Лу
Впервые опубликовано в журнале Караван историй
хостинг для сайтов © Langust Agency 1999-2024, ссылка на сайт обязательна
